Способность приписывать независимые психические состояния (желания, намерения, эмоции и т. п.) себе и другим, чтобы объяснять и предсказывать поведение. Эти психические состояния должны быть независимы как от представлений о реальном мире (потому что люди могут верить в вещи, которые в реальности не являются правдой), так и от психических состояний других людей (потому что люди могут верить, хотеть и желать разные вещи).

Сформированность модели психического определяет нашу способность к коммуникации. Для того чтобы правильно понять смысл высказывания, мы делаем предположения о коммуникативных намерениях говорящего. Без таких предположений мы не могли бы понимать фигуральную речь (ирония, сарказм, метафоры или юмор), где намерения говорящего не соответствуют буквальному смыслу сообщения. Мы не просто воспринимаем произносимые слова, мы строим гипотезы о психических состояниях говорящего. Например, если учитель говорит детям, что сегодня они будут раскрашивать кролика в клетке, это не означает, что каждый будет красить красками несчастного кролика. Для того, чтобы понять смысл этого выражения, необходимо декодировать фигуральное выражение в соответствии с представлениями о намерениях говорящего и в соответствии со своей гипотезой (моделью) о психических состояниях собеседника. Точно такие же процессы используются при невербальной коммуникации.

Модель психического также необходима и для понимания информационных потребностей слушателя: для оценивания того, что слушатель уже знает или не знает и какая информация должна быть ему предоставлена, чтобы он мог понять коммуникативные интенции. Для успешной коммуникации говорящий должен видеть, понято ли его сообщение, чтобы перефразировать его, для устранения неясности.

Модель психического не появляется внезапно, не является предметом специального обучения, а приобретается естественным путем. По мнению большинства исследователей, понимание отличия собственного психического мира от мира других людей начинает развиваться у детей после 4-х лет. Это проявляется в том, что дети в этом возрасте могут судить о внутренней ментальной причинности (как мысли, намерения, эмоции человека влияют на его действия) и предсказывать действия другого основываясь на понимании того, что другой знает и думает, а также понимают возможность существования неверных мнений.

Диагностика развития модели психического

Одними из наиболее известных и самыми первыми тестами, иллюстрирующими эту способность, являются так называемые задачи на понимание ложных убеждений, в частности —«тест Салли — Энн» [2]. В этом тесте ребенку рассказывают историю о двух куклах, Салли и Энн. У Салли есть корзинка, а у Энн — коробка. Ребенок видит, как Салли кладет шарик в корзинку и уходит. Пока она отсутствует, непослушная Энн перекладывает шарик из корзинки в коробку, после чего тоже уходит. После того, как Салли возвращается, ребенку задают вопрос: «Где Салли будет искать свой шарик?» Типично развивающиеся четырехлетние дети отвечают, что Салли будет искать свой шарик там, где она оставила, понимая, что ее поведение основывается на неверном мнение о местоположении шарика.

Теория дефицита модели психического при расстройствах аутистического спектра (РАС)

Впервые о дефиците модели психического при аутизме высказались Саймон Барон-Коэн, Алан Лесли и Ута Фрит в 1985 году в работе «Имеют ли аутисты модель психического?»‎ [2], экспериментально показав неуспешность детей с аутизмом в понимании неверных мнений.

С этого момента и по сегодняшний день теория дефицита модели психического у людей с РАС развивается очень бурно. Многочисленные эксперименты наглядно продемонстрировали, что большинство детей с аутизмом несостоятельны в понимании желаний, намерений, мнений и других ментальных состояний [1; 3].

Многие исследователи не отрицают, что неудачи аутичных детей в задачах на неверные мнения, отражают их дефицит ментализации, но не соглашаются с тем, что он является главным или первичным психологическим нарушением при аутизме. Альтернативные теории выдвигают на первый план два явных слабых места в значении дефицита ментализации: не все люди с аутизмом не решают задачи на неверные мнения, и дефицит ментализации может быть вторичным, т. е. происходить от других первичных нарушений.

В каждом исследовании аутичных детей в задачах на ментализацию процент детей, решивших эти задачи, варьирует от 15% до 60% [4]. В большинстве случаев, аутичных детей, решивших задачи, было значительно меньше, чем решивших детей контрольной группы того же ментального возраста (с типичным развитием или со сниженным интеллектом). Однако, тот факт, что некоторые аутичные дети справляются с задачами на понимание ложных убеждений, может рассматриваться как серьезный недостаток теории дефицита ментализации при аутизме.

См. также: Теория центральной когерентности

Текст: Евгения Лебедева, кандидат психологических наук, старший научный сотрудник ФГБУН Института психологии РАН

(1) Baron-Cohen S. Theory of mind and autism: A fifteen year review. – 2000. (2) Baron-Cohen S., Leslie A. M., Frith U. Does the autistic child have a “theory of mind”? //Cognition. – 1985. – №. 1. – P. 37-46 (3) Baron-Cohen S. et al. (ed.). Understanding Other Minds: Perspectives from developmental social neuroscience. – OUP Oxford, 2013. (4) Happé F. Autism: An introduction to psychological theory. – Harvard University Press, 1995. (5) Сергиенко Е.А., Лебедева Е.И., Прусакова О.А. Модель психического в онтогенезе человека. М.: Изд-во «Институт психологии РАН, 2009.